Последняя книга «Дунсиады» выявляет смысл преображающей силы механического прикладного знания как изумительной пародии на евхаристию

Последняя книга «Дунсиады» выявляет смысл преображающей силы механического прикладного знания как изумительной пародии на евхаристию

Вся четвертая книга «Дунсиады» посвящена теме «Галактики Гутенберга» — переводу, или редукции, различных форм восприятия в единую унифицирующую форму. Начиная с 44-45-й строк эта тема выражается в терминах итальянской оперы.

Смотри! Как чинно шествует кокотка.

Умильный взгляд, жеманная походка.

В новой гамме цветов Поуп обнаруживает (И, 57–60) все ту же редуктивную и унифицирующую силу книги, которая спрямляет человеческий дух:

Одна лишь трель излечит вас от грусти,

Разбудит сонный Клир, умерит Клаки буйство.

Те, слушая, уснут, а те затеют спор,

А барышни пойдут кричать: анкор.

Редукция и преобразование человеческого мира посредством гомогенизации и фрагментации — основные темы четвертой книги (И, 453–456):

О! Как такое Человек подумать мог,

Что Разум дан, чтоб постигать строенье Блох!

Природу раскромсать на формы и куски,

Но Автора всего Творенья упустить.

Но ведь об этом же говорил и Йейтс:

Упал в обморок Локк.

Умер Сад.

Тогда прядильный станок

Из-за спины достал Бог.

Гипноз унификации и воспроизводимости как способ действия приучил людей к чудесам разделения труда и мировых рынков. Именно об этих чудесах прозорливо пишет Поуп в «Дунсиаде», уловив их преображающее влияние на сознание, в которое уже проникло заразительное желание возвыситься посредством наращивания производительного труда:

Зачем трудиться — припеваючи, живи!

Нам кум — король, и горе — не беда.

Тщеславье ж сделает из вас Шута!

Далее следует явный комментарий (11, 549–557) по поводу гутенберговских чудес прикладного знания и преобразования человека:

Поп в белом совершает показные чудеса:

Вся плоть — ничто, и тлен в его глазах!

Коснется лишь — и Бык становится желе.

Огромный Боров в маленькую Урну влез.

Был Заяц, а теперь он — Соловей.

То Жаб наделает из Голубей.

Другой (чужой успех лишает сна!)

Толкует о Verdeur и Seve[262] вина,

Ведь надо чем-то удивить народ,

Чтоб Приношенья потекли в приход!

Поуп намеренно подает чудеса прикладного знания как пародию на евхаристию. Именно эта преображающая и редуцирующая сила прикладного знания внесла сумятицу и путаницу во все науки и искусства. Ибо, как говорит Поуп, новая translatio studii (т. е. тот факт, что основным средством передачи научных исследований и научного знания стала печатная книга) была не простой сменой носителя, а полной трансформацией научных дисциплин и человеческого сознания.

Насколько описание распространения Тупости по миру у Поупа совпадает с этой концепцией translatio studii, можно увидеть, сопоставив строки 65-112-ю из третьей книги «Дунсиады» с суждением английского гуманиста четырнадцатого века Ричарда де Бери: «Бесподобная Минерва, похоже, благосклонна ко всем нациям на земле, она с легкостью преодолевает пространства, намереваясь явить себя всему человечеству. Она уже побывала у индийцев, вавилонян, египтян, греков, арабов и римлян. И вот нынче она, посетив по пути Париж, с триумфом прибыла в Британию — самый благородный из островов или скорее целый микрокосм, — чтобы отдать свой долг и грекам, и варварам».[263]

В то же время Поуп, представив Тупость как богиню бессознательного, противопоставляет ее Минерве, богине недремлющего и быстрого ума. Но книгопечатание несет западному человеку не Минерву, а ее символическое дополнение — сову. «Хотя героические одеяния им явно не идут, — замечает Уильямс (р.59), — тупицы облеклись разрушительной властью эпических масштабов». Найдя опору в Гутенберговой технологии, власть тупиц, формирующая и затуманивающая разум человека, стала неограниченной. Усилия Поупа прояснить для всех этот важнейший момент оказались тщетными. Его озабоченность способом действия описанной им вооруженной орды ничтожеств ошибочно приняли за злость как личное качество. Между тем Поупа интересовали именно способ действия в формальном смысле и формирующая сила новой технологии. Его читатели же были ослеплены навязчивой идеей «содержания» и практическими выгодами прикладного знания. Он говорит об этом в примечании к 337-й строке книги третьей:

Не следует, благородный читатель, блаженно покоиться в твоем презрении к Инструментам революции в делах ученья или к слабости ее вершащих сил, которые представлены в нашей поэме. Вспомни случай, о котором повествуется где-то в голландских историях, как большая часть их земель однажды оказалась затопленной из-за маленькой бреши, проделанной в дамбе одной водяной крысой.

Однако новый механический инструмент и его слуг, ведомых гипнотической и унифицирующей силой, не остановить:

Напрасно все — творящий Час

Безропотно погиб: Власть победила Музу.

Смотри: Вот темный Трон стоит в Ночи,

Где правит Хаос первобытный!

Угас Воображенья луч, поблекли

Радуги соцветья; напрасно Ум как метеор блеснет,

Он тут же исчезает в безвременье.

И гаснут звезды, будто их Медея

Душит; и отмирают все Искусства

В тьме бездушной.

Вернулась Истина в пещеру

Умирать, а Казуистика воздвигла горы!

Небесная наука — Философия —

Сошла на нет, о ней и не слыхать!

А Физика у Метафизики в долгу, а та — у Чувств!

Мистерия у Математики защиты ищет!

Напрасно! Все сошли с ума, безумствуют и рыщут.

Религия стыдливо прикрывает святость,

Мораль давно бесчувственно тупа.

Ни публика, ни личность не посмели

Разжечь костер ума; погасли угли

Божественной и человеческой души!

Смотри! Ужасный ХАОС воцарился,

Свет погибает под мертвящим грузом слов.

И занавес над миром опустился,

И Мрак давно всех погрести готов.[264]

Пер. В. Постникова

Это и есть та самая Ночь, от которой Джойс приглашает пробудиться Финнеганов.