В НЕБО, НА РАБОТУ

В НЕБО, НА РАБОТУ

Гражданская авиация воспета достаточно. Конечно, есть во всем этом праздничность – лететь между звезд, парадный, с иголочки одетый экипаж, и пассажиры им под стать – в тепле, уюте. К услугам пилотов богатейшие наземные службы – инженеры, диспетчеры, связисты. В дальний путь по прямой лететь все равно, что по железной дороге ехать.

Но есть еще другая авиация, тоже гражданская. По отношению к ней всякие высокие и звонкие эпитеты – «серебристые лайнеры», «стальные птицы» и т. д.– звучат смешно. Летают эти тихоходные машины низко над землей, не летают – ползают, садятся каждые полчаса, а то и чаще. Пассажиры заходят в сапогах, валенках, рабочих комбинезонах, заходят усталые, небритые, грязные, промокшие под дождем и снегом. Летают «визуально», ориентируясь по местности. А вместо аквариумных аэропортов с ресторанами, горячим чаем их встречают проселочные дороги, коварные заболоченные мари.

Пилоты этих машин тоже «покоряют пространство и время», но это уже их личные, узковедомственные проблемы, и песня писана не про них.

Она так и называется, эта авиация,– малая. А ее пилотов зовут «пахарями неба». За нелегкий, сродни крестьянскому труд.

Знаете, что может малая авиация? В вертолете можно установить распылители для химической обработки сельхозугодий. Грузовая лебедка превращает вертолет в подъемный кран. Геологи пользуются им для магнитной разведки подземных кладов. Воздушные патрули ГАИ поддерживают порядок на дорогах. Вертолет может помочь обнаружить преступников. Самолеты малой авиации и вертолеты применяются на прокладке газо- и нефтепроводов и высоковольтных линий электропередач, в картографировании территории, в охране лесных богатств...

Сегодняшняя урожайность на полях тоже во многом зависит от нее. Только что не сеет и не пашет малая авиация. Впрочем, она пробует и... собирать урожай. В одной из социалистических стран проводятся эксперименты по сбору орехов, которые срывают с веток потоки воздуха от винтов вертолета.

Более ста (!) видов работ в народном хозяйстве выполняет малая авиация. Вот вам и малая.

Когда Григорий Иванович Захаров закончил Сасовское летное училище гражданской авиации, а было это в конце пятидесятых годов, ему, как отличнику учебы, предложили право выбора: любое управление, в том числе и московское. Он выбрал Камчатку.

Выпускался Захаров пилотом на пассажирском самолете ЯК-12. Выяснилось, однако, что в условиях Камчатки возможности вертолета неизмеримо выше, и Захаров освоил вертолет МИ-1. Понадобились летчики на МИ-4, овладел и этой техникой. Когда на Камчатке только-только появился нынешний красавец МИ-8, в числе первых изучил и его.

Сейчас у Григория Ивановича все виды допусков, ко всем полетам – и с грузом на внешней подвеске, и при низкой облачности, и на самые разные уровни высоты (хоть на вершину вулкана); ко всем работам – лесопатрульным, съемочным, монтажным и так далее.

Григорий Иванович – командир звена, в котором шесть экипажей. А возглавляет летное подразделение вертолетов МИ-8, о пилотах которого пойдет речь, Анатолий Александрович Стещенко, более 15 000 летных часов безаварийно отработавший в небе Дальнего Востока. Они чем-то схожи – Захаров и Стещенко,– оба подтянутые, моложавые и с совершенно седыми шевелюрами. Люди скромные. Стещенко даже застенчив.

У здешних вертолетчиков-асов есть общая черта – каждый имеет учеников. У Захарова чуть не половина всего летного подразделения – его воспитанники. Среди них Константин Горбачев, экипаж которого был признан в 1980 году лучшим в управлении ПАНХ (применение авиации в народном хозяйстве) Министерства гражданской авиации. Самый молодой член этого экипажа, коренной камчадал, второй пилот Владимир Гаркуша стал командиром вертолета. Он – ученик уже Горбачева. Это значит, у Захарова появились «внуки».

Чтобы стать командиром, надо налетать не менее тысячи часов вторым пилотом. Налетывают их за год-полтора, а вот командирами становятся далеко не все. Мало технической готовности нужна еще способность самостоятельно принимать решения в самых неожиданных ситуациях. Но и этого мало. Григорий Иванович Захаров на одно из первых мест ставит моральные качества, нравственность.

– У нас ведь соблазнов много: левый груз перевезти, баранов пострелять. Заказчики-то ведь всякие бывают.

– Не подводили вас воспитанники?

Григорий Иванович ответил не сразу, вспоминал.

– Не помню. Нет, пожалуй. Нет.

Все, о чем он был в юности наслышан, все сбылось на Камчатке. Работы невпроворот, работа интересная. Только вертолет может забросить в тайгу или на сопку специалистов-изыскателей, буровые установки, походные электростанции, продукты. От Захарова и его товарищей зависит работа (а иногда и жизнь) геологов, оленеводов, нефтяников, рыбаков, вулканологов, охотников. Вместе с агитбригадой ездит в гости к чукчам, алеутам, эвенам, ительменам, корякам. Только у пилотов малой авиации могут быть такие неожиданные «пассажиры» – канадские бобры, лоси, лошади, собаки, цыплята.

Все сбылось, однако жене, Антонине Ивановне, не позавидуешь: мужа дома почти не видит.

Пилот Юрий Андреевич Кудрин на эту тему привел свой пример: «Когда летал на самолетах, дочерей до седьмого класса сам воспитывал. А как пересел на вертолет, совсем их не вижу, жена детьми занимается».

Все сбылось, но меня почему-то не покидала мысль: с таким-то классом мог бы пересесть и на современный реактивный самолет. Да те же вертолеты испытывая, мог бы устанавливать шумные именные рекорды на скорость, грузоподъемность, высоту полетов, фамилия его вошла бы в местную летопись, в краеведческом музее отвели бы видное место.

Но Захаров – пахарь, своей судьбой доволен и ни на какую другую не променяет.

Мы с Захаровым летели в Усть-Камчатск, летели вдоль побережья Тихого океана, и я пытался запомнить все – каждую черточку уникальной красоты. Это оказалось невозможным, каждую минуту пейзаж совершенно менялся, каждый был неповторим Знаменитые рекламные виды Крыма и Кавказа казались слабыми копиями с дальневосточного оригинала. Проплывали под облаками живописные полуострова, будто острова, соединенные с берегом пунктирной полосой. А вдоль берега на всем пути, как жалкие родственницы могучего океана, вились по земле узкие речушки, застыли маленькие синие озера, и залетали сюда, жаловали их сытые океанские чайки.

...Однажды открылось зрелище – сверху, с высоты: едва касаясь копытами земли, под нами летели кони – по зеленому лугу, их было четверо – рыжий, дымчатый, черный и белый. Они мчались – каждый последующий левее собрата,– и ветер вздымал их гривы. Они мчались веером по полукругу – невероятный танец, стремительный хоровод.

Справа – океан, слева – десять тысяч километров. Куда мчались они вольным галопом в окружении багряного леса...

Потом ушли от берега и летели над самыми вершинами сопок, которые обрывались крутыми, как стена, глубокими каньонами. И ни одна сопка не была похожа на другую. А вокруг – всюду, до горизонта – стоял в предсмертном желто-красном наряде осенний бесконечный лес. Не стоял – горел.

Не полюбить Камчатку нельзя – сказать об этом считает своим долгом каждый, кто побывал здесь.

Однако легко любить без обязательств. Проездом. Две недели. Не заботясь притом, чтобы и здешняя природа тебя полюбила, и люди ответили тебе взаимностью.

Между тем у красоты характер коварный. То, что вызывает у заезжего туристическое наслаждение и даже восторг, для Захарова и его товарищей таит немалую опасность. Попробуй посадить вертолет на заманчивый ярко-зеленый ковер тундры, который так хорошо смотрится сверху,– можно погибнуть вместе с машиной: болото. Даже на сопках и горах до трех километров есть болота. А как приземлиться на живописные скалы, тем более если геологов или вулканологов нужно доставить как можно ближе к месту событий?

Чтобы такая природа ответила на твою любовь взаимностью, надо быть преданным этому краю – годы, десятилетия. Как, скажем, Захаров, Стещенко, Самарский, Наумов. Их знает, без преувеличения, вся Камчатка – от северного села Аянки до южного мыса Лопатки. На склонах гор, в ущельях, в океане на рыболовецких судах – всюду вертолетчики. самые желанные гости. По снежному насту, по лесной просеке, по песчаному берегу залива навстречу вертолету бегут бегом, словно могут опоздать, и взрослые, и дети. Это понять нетрудно. Представьте, какое-то глухое, отрезанное от мира оленье пастбище, запасы продовольствия на исходе. И сюда пробивается, наконец, в непогоду долгожданный вертолет. А если матери привозят письмо от сына, который служит в армии где-то за тысячи километров? Разве не праздник? Я уж не говорю – доставляют Стещенко или Наумов врача к тяжелобольному...

Их считают родными.

После стольких лет верности Камчатке и здешняя коварная природа полюбила их, она теперь с ними заодно.

Как, например, определить при посадке направление ветра? Тополь подскажет. У него листья легкие, сверху зеленые, а подошва белая. Если даже ветерок метра три-четыре в секунду, они трепещут, опрокидываются. Значит, зеленые листья – с подветренной стороны, а с наветренной – светлые. Это крайне важно: лететь лучше при попутном ветре, но садиться, как и взлетать, нужно непременно против ветра, иначе опрокинешь машину.

И силу ветра тоже определить можно: 7–10 метров в секунду – верхушки березок загибаются, до 15 метров – уже кедрач волнуется.

Вот, скажем, ольха растет, а в стороне – береза. Куда вертолет посадить? Березка направляет: сюда, возле меня. Потому что там, где ольха, там сыро. Ну, а в тундре трава подскажет: надо садиться там, где трава порыжее, там сухо. Это и есть – визуальное наблюдение.

– Я по Камчатке куда угодно лечу, как по железной дороге еду,– сказал Захаров.– Каждую ложбинку, каждую сопку, каждый выступ знаю. За двадцать-то лет...

Это, наверное, счастье: знать, что в ответ на твою верность и тебя все вокруг понимают и верны тебе – и природа, и люди, все.

Мы садились и в дождь, и в ветер – на голые скалы, в ущелья, в долины рек...

Камчатка – край огромных, еще не до конца изведанных месторождений, потенциал ее велик. Но не только перспективой богата она. Камчатка сегодняшняя – это большой научный и промышленно-хозяйственный комплекс. Достаточно сказать, что она дает в среднем 10 процентов всей рыбы, добываемой в стране, 15 процентов всех консервов. А знаменитая пушнина? Велико ныне и строительство – жилищное, промышленно-хозяйственное, по сути дела весь полуостров – огромная строительная площадка.

Как же выполняет свой план малая авиация, от которой в такой зависимости вся жизнь Камчатки? План ее разнообразен и велик – перевозка народнохозяйственных грузов (ежегодно – тысячи тонн), почты (сотни тонн), пассажирские перевозки (десятки тысяч человек), отдельный план применения авиации в сельском хозяйстве (на десятках тысяч гектаров). При всем этом не забыты, конечно, рентабельность, экономия горючего и так далее.

С экипажем Владимира Петровича Самарского (второй пилот Валентин Тихонов, бортмеханик Алексей Дивнич) мы приземлились на живописную ярко-красную брусничную поляну в окружении буйной травы. Вертолет, извергая рев и ветер, завис в полуметре от земли, Дивнич мигом спрыгнул, попробовал ногами землю и показал большой палец: нормально. Самарский посадил вертолет.

– Сорок пять секунд вам! – крикнул он геологам и сам кинулся помогать им Летели в машину какие-то тюки, узлы, железо, мешки, кровати. Вскочив в багажный отсек, командир принимал тяжелые ящики с горными породами – пробой, распихивал, растаскивал их по углам. Командир этим заниматься не должен, но он экономил секунды. И когда последний ящик был заброшен, Самарский, заглушая рев мотора, молодецки-пронзительно свистнул и свел ладони лодочкой, показывая Дивничу: закрывай задние створки, поехали. Все это уже на ходу, когда он стремительно шел к штурвалу,– лихой у Самарского был вид: белоснежная рубашка взмокла, волосы прилипли ко лбу, но – при галстучке.

Самарский, конечно, ас – куда там! В безлесных горах или зимой трудно определять направление и силу ветра, пилоты запускают ракету, дым стелется и все становится ясно. Так вот Самарский, говорили мне, ракетницей никогда в жизни не пользовался: по поведению вертолета определяет все. На него идут персональные заявки из геологических партий: «Пока Самарский в Мильково, вышлите его для вывозки проб из труднодоступных районов».

Вся операция на поляне от посадки до взлета заняла сорок секунд. В собственном жестком, крутом графике было выиграно пять секунд.

Когда вертолет поднялся в воздух, Дивнич кивнул на ящики:

– Возим, возим эти камни! Уже горы меньше стали.

А после обеда перевозили лошадей. Перед самым входом в вертолет они вдруг заупрямились, не пошли. Самарский с ребятами вместе похлопывал их ободряюще по спинам, подталкивал, заманивал, шептал каждой на ухо ласковые слова.

Прошло два часа, пока лошади вошли наконец в багажный салон. Два часа!

Согласитесь, выполнять в таких условиях план – большое искусство.

Заместитель начальника Халатырского аэропорта по движению Николай Иванович Недвига и замполит Анатолий Александрович Сердюков не без гордости рассказывали, что планы свои малая авиация хоть и с большим напряжением сил, но каждый год выполняет.

Надо учесть еще, что климат на Камчатке капризный. С одной стороны океан, с другой – море. А кроме того, хребты, горные массивы. Влажный ветер с моря, неожиданные потоки воздуха в горах. Циклоны, антициклоны. Из Петропавловска вылетел – солнце, через пятьдесят километров – проливной дождь, а еще рядом – туман, облака стелются по земле. Здесь столько местных явлений, действующих на погоду, что предсказать ее бесчисленные капризы не могут порой ни синоптики, ни старожилы.

План целого квартала зависит иногда от одного погожего дня. Поэтому и работают от восхода и до захода солнца берегут минуты.

А ведь есть еще аварийно-спасательные работы, санитарные рейсы, там всякий график и экономия времени зачастую противопоказаны.

Условия работы определяет и регулирует «Наставление по производству полетов». Оно – закон для пилотов. Этот закон, в частности разрешает полеты при облачности не ниже 400 метров. Однако закон – не догма. Когда нужно спасать человека, командир может взять на себя ответственность и при согласии экипажа лететь в самое ненастье. Это называется – полеты «по личному минимуму командира». Исходное здесь – его опыт, талант. Четверка асов, все те же Стещенко, Захаров, Самарский, Наумов, вылетают при облачности чуть ли не втрое ниже допустимой нормы. Летают между сопок и гор – низко, как по лабиринту. Риск? Да, но в пределах разумного. «Пытаться спасти одного,– говорит Захаров,– и загубить при этом троих и технику – никому не нужно».

Захаров и Самарский – прямо противоположны У Самарского впереди – чувство, у Захарова – рассудок. Для Захарова главное – самодисциплина. «Иначе куда-нибудь да залезешь»,– говорит он. Захаров – классик и по подходу к делу, и по манере работы.

Когда в бухте Лаврова возле мыса Опасный выбросило на камни танкер и девятнадцать человек экипажа оказались в беде, послали туда именно Захарова. Ситуация была хуже некуда: с одной стороны камни, и никакие суда подойти не могут, с другой впритык, огромная – 150 метров – отвесная скала, вертолету с его лопастями не подступиться. Военные вертолеты прилетели было, покрутились-покрутились и ушли ни с чем. А гражданский пилот Захаров на своем стареньком тогда еще МИ-4 развернулся носом к скале – до нее метров пять оставалось, не больше – и завис над палубой: ветер здоровенный, мачты на уровне его кабины раскачиваются, винтом зацепишь – смерть. Трос с сиденьем выбросил, несколько человек поднял и – на берег. Вернулся, снова завис... Так с пяти заходов снял всех. Это была ювелирная работа.

Ладно, когда по санзаданию и на аварийно-спасательные работы летишь по вызову – заранее можно взять все необходимое. Сложнее, если о ЧП узнаешь в полете. Сам ли командир обнаружил человека в беде, или ему сообщили по рации, он обязан оказать срочную помощь. Когда нет спасательного сиденья, вяжи страховочную петлю. Однажды, это было давно, экипаж Захарова спасал людей, на борту не было даже лебедки. Сбросили трос, и вместо лебедки поднимал людей наверх... могучий бортмеханик.

А еще было так. Он обслуживал геологов, неожиданно ему сообщили, что в море на БМРТ (большой морозильно-рыболовный траулер) серьезно заболел матрос, нужна срочная операция. Узнав широту, долготу, Захаров прилетел. Судно – все в мачтах, антеннах, надстройках (бывало, в таких случаях мачты срубали), даже одно колесо на пагубу не поставишь. И лебедка с тросом не годится для тяжелобольного. Тогда Захаров умудрился зависнуть с кормы над самым морем, над волнами, да так, что дверь от кормы – сантиметрах в двадцати. Непросто это – вертолет в одной точке держать. Больного, как лежал, так и принесли в вертолет. А на берегу тут же сделали операцию, диагноз оказался более чем опасный: перфоративный аппендицит.

Самарский однажды спасал шоферов, которых засыпало снегом вместе с машинами.

Я все – об асах, но в принципе на Камчатке плохих пилотов нет, таковы здесь условия: либо ты пилот стоящий, либо никакой. Случаев, подобных описанным, было достаточно у каждого, кто летает на Камчатке не один год. В сильный ветер, при низкой облачности вылетел в поселок Озерновский экипаж МИ-8 под командованием Н. Протасени. Тяжелобольную девочку сумели срочно доставить в больницу. В районе Больших Банных источников бушевал южный циклон, и там заблудилась группа старшеклассников из Петропавловска. Вертолет под командованием Думченко приземлился среди сугробов, дети были доставлены домой.

Скольким спасла жизнь малая авиация – не счесть. И ни в какие квартальные планы это не впишешь.

Вот какое письмо пришло однажды в аэропорт: «Советский Союз, Петропавловск-на-Камчатке, Горисполком. От Всеяпонского союза моряков Японской конфедерации труда.

Гражданам Домарову, Еремину, Дикову и другим.

Мы выражаем нашу глубочайшую благодарность по поводу смелых действий вышеупомянутых вертолетчиков и других лиц, принимавших участие в спасении японских рыбаков, потерпевших бедствие у берегов недалеко от Петропавловска.

Этот благородный факт говорит сам за себя. Мы уверены, что характерной чертой ваших людей является любовь к человеку и что это послужит укреплению добрососедских отношений между Советским Союзом и Японией.

От имени восемнадцати спасенных рыбаков и от семей трех погибших мы посылаем вам бронзовую вазу для цветов в знак нашей благодарности.

С самыми лучшими братскими пожеланиями.

Рио Комисава, секретарь международного отдела».

Ваза эта хранится в краеведческом музее.

Не в такие ли моменты выясняется, что твой ученик тебя достоин? Захаров снял больного матроса с траулера в том же году, когда его ученик Горбачев в нелегких условиях спас трех рыболовов, двое из них – школьники. Их уносило на льдине в открытое море. Порадовался ли учитель за ученика?

– Рядовое дело, сделал и хорошо,– ответил Захаров.– Вы знаете, не эти минуты в жизни запоминаются, не эти. А те, когда идешь на обычное задание, а в пути попадаешь вдруг в ненастье и пробиваешься через облака, туман с таким трудом... Чуть не касаешься колесами сопок. У меня такие минуты были!. Но о тех минутах не пишут, о них и не знает никто, только я один. Один я.

...Детей родившихся в море, нарекают именем капитана судна. Это давняя уважительная традиция. Морская.

Командир вертолета Валерий Шутов выполнил очередное санитарное задание – выручил из беды жительницу далекого камчатского поселка. Спасенная молодая мать назвала своего первенца Валерием.

1981 г.