Рост зоополисного движения

Рост зоополисного движения

Идея зоополиса не так нова и утопична, как это может показаться. В 1870-х годах движение «За игровые площадки» ценило городскую природу больше, чем качели и бейсбольные поля. Природа воспринималась как необходимое условие здорового образа жизни рабочих Америки, особенно их детей. Это движение привело к созданию больших городских парков, в том числе Центрального парка в Нью-Йорке. Воспринимаемое как стремление к «здоровым городам», это движение в начале XX века увязывало здоровый образ жизни общества с городским планированием, даже производя расчеты расстояния, на котором должны находиться от домов парки и школы.

Но вот вступили в действие другие силы. Города продолжали закладывать какое-то количество крупных парков и после Второй мировой войны, но обычно это происходило на завершающем этапе строительства. При этом парки становились все менее естественными и были рассчитаны скорее на организованный спорт. Ни дети, ни природа в последнее время не находятся в центре внимания городских дизайнеров. Вероятно, в начале XX века с детьми и с природой считались больше. Но, начиная с того времени, ни игровые площадки, ни парки не успевали за ростом городского населения (судя по размерам отводимой площади). И в то же время эти места общественного пользования становились все боле бесцветными, плоскими, «законопослушными» и скучными — в их дизайне не учитывались особенности естественной природной среды. Уолч отметила, что дебаты по поводу разрастания городов не принимали во внимание природу как таковую: новый тип урбанистического мышления рассматривает жизнеспособность городов только с точки зрения энергоресурсов, транспортных перевозок, обеспечения жильем и инфраструктурой.

До недавнего времени даже писавшие о природе писатели не обращали внимания на города и городские окраины. «Не так давно, еще в 1990-х годах, мы могли прочитать 900 страниц о природе, написанных 94 писателями и собранных Нортоном в книге „Писатели о природе“ (Norton Book of Nature Writing), и едва ли задумывались о том, что множество людей проводят большую часть своей жизни в городах», — сообщает Los Angeles Times в блестящей статье об одном из приверженцев природно-урбанистического движения, натуралисте Дженифер Прайс, авторе книги «Карты полетов» (Flight Maps). В этой книге Прайс утверждает, что «нельзя охранять природу и виды, которым грозит опасность исчезновения, не обдумав, как сделать благоприятными для жизни места, где живут большинство людей». Это движение уходит далеко вперед от системы традиционной охраны парков и приходит к новому представлению о городском планировании, архитектуре и восстановлении утраченного человеком. Times рассказывает о «широкомасштабной и, по всей видимости, непреклонно идущей вперед конгломерации групп общественности, архитекторов, городских планировщиков, инженеров, писателей, служащих и политиков, которые приступили к действию в едином стремлении восстановить реку [систему рек Лос-Анджелеса] и не дать ей превратиться в простую канаву».

Времена меняются. Уолч говорит о восстановлении «былой силы и очарования городов» с помощью возвращения на их территорию животных. Ее взгляды базируются на философии о правах животных. По ее мнению, города выиграют оттого, что восстановят свою естественность, став и городами для животных. «Граница между человеком и животным в последнее время разрушилась, — пишет она. — Критика науки последовавшего за Просвещением периода подрывает представления о разрыве цепи человек-животное и отражает антропоцентрические и патриархальные корни современной научной мысли. Глубокое проникновение в мыслительные процессы животных и их способности открывает невероятную сложность их поведения, в то время как изучение социальной жизни человека, его биологии и поведения говорит о его сходстве с животными. Притязания на уникальность человека становятся в значительной степени безосновательными».

Некоторые из нас (к их числу принадлежу и я) менее комфортно чувствуют себя при мысли о пересмотре взаимоотношений в мире природы. Мы не вполне готовы принять закон о равных правах на жилище с опоссумом. И тем не менее мы признаем, что лишенная естественного природного элемента городская и пригородная среда плохо действует на наших детей и на нашу землю. Больше всяких споров нам необходимо естественное возобновление контактов. Здесь даже перемирие будет прогрессом.

Города и пригороды не настолько лишены природы, как представляется. Их связывают с ней более глубокие корни, о которых мы не всегда знаем. В 2002 году New York Times сообщила об остатках девственных лесов, до сих пор существующих на территории Бронкса и Квинса. 425–450-летнее 23-метровое тюльпановое дерево в Квинсе является старейшим представителем живого мира в Нью-Йорке. В парке Пелхэм Бэй в Бронксе, как сообщает The Times, «редкие птицы и растительность нежатся среди деревьев, произрастающих с XVIII века». Но нелогично обращаться с городскими районами как с заповедниками. «Мы останемся в выигрыше, если поймем, что люди и животные могут сосуществовать во многих местах. В Америке огромной неуправляемой экосистемой является именно пригород», — пишет биолог Бен Бридлав, занятый планированием сосуществующих сообществ.

И в самом деле, все большее сближение диких животных и обитателей городов или пригородов является одной из определяющих характеристик нашего времени, и по иронии судьбы она стала определяющей именно в тот момент, когда молодежь переживает разобщенность с природной средой. Приток диких зверей в городские, пригородные кварталы может повлечь пересмотр представления о том, кто и почему живет в городах. Уолч пишет: «Быстро расширяющиеся границы мегаполисов приводят к появлению хищников во дворах домов и общественных местах, что, как правило, пугает людей, так как они не знакомы с поведением животных и не подготовлены к их присутствию… Появление диких животных приводит к публичным дебатам и конфликтам, к судебным процессам по поводу травм при столкновении с ними, к попыткам их истребления. Одним словом, что делать с пумой, оказавшейся в центре Санта-Моники?» Как отмечает Уолч, идея разрушения природы или ее подчинения непопулярна и многими считается неприемлемой, «однако искусство сосуществования с дикими животными нами еще не освоено».

По утверждению Уолч, рост общественного сознания привел к осознанию того факта, что «традиционное понимание ландшафта порождает биологически стерильную среду, характеризующуюся интенсивным расходом ресурсов, поэтому в некоторых городах, минуя ограничения, принялись за разведение местных видов флоры и фауны, чтобы сократить зависимость от ресурсов и создать естественную природную среду». Уолч также указывает на растущие в городах споры по поводу защиты отдельных диких животных и целых популяций, а также по поводу сохранения городских оврагов, перелесков, живописных болот и иных уголков природы. В то время как наука разглагольствует о сходстве строения человека и животного, Уолч отмечает среди людей рост сочувствия к диким животным и стремление утвердить их права.

Ландшафтный урбанизм — это концептуальное отражение такого мышления. Рут Дюрак, директор Центра городского дизайна университета в Кенте, предлагает следующее определение:

«В ландшафтном урбанизме отражено стремление вывернуть урбанистический дизайн наизнанку, начав с открытых пространств и естественных природных систем, со структурирования городских форм… Идея ландшафтного урбанизма меняет ценности и приоритеты городского дизайна, повышая значение естественных форм и вознося неопределенность и изменчивость выше статики архитектуры. Он возвращается к природной самовосстанавливающейся цикличности и старается вернуть ее в город».

Другой, более популярный термин — это «зеленый урбанизм», более конкретный и стоящий над модным сейчас в Америке «новым урбанизмом», который, по крайней мере, до настоящего момента уделял больше внимания улучшению застройки пригородов, чем экологии городов. Он опережает даже движение за экологические города, центром внимания которого является в основном энергообеспечение. Зеленый урбанизм быстро набирает силу, особенно в Западной Европе.