БЕС МАТЕРИНСКОЙ ЛЮБВИ

БЕС МАТЕРИНСКОЙ ЛЮБВИ

В своей книге «Любовь» английский филолог и философ Клайв Льюис пишет, что любовь, ставшая богом, становится бесом. И продолжает: «Когда глупая мать балует ребенка (а на самом деле — себя), играет в живую куклу и быстро устает, действия ее вряд ли «станут богом». Глубокая, всепоглощающая, пожирающая обоих любовь женщины, которая в полном смысле слова «живет для своего ребенка», богом становится легко… Она (любовь) станет богом, станет бесом — и разрушит нас, а заодно и себя…»

И не надо думать, что такое встречается раз в сто лет. Слова «держится за материнскую юбку», «я ему жизнь отдала, а он…» и тому подобные слышатся (и всегда слышались!) сплошь и рядом.

Поначалу эта картина выглядит идиллично. Нежный, хрупкий, ангелоподобный малыш льнет к своей маме. И мама, будто сошедшая с плаката «Материнство», сильным, но нежным объятием защищает свое сокровище от этого безумного, безумного, безумного мира. Дальше — больше. Малыш растет и крепнет, но и объятия, которые, казалось бы, по мере его роста должны ослабнуть, тоже крепнут.

— Он без меня ни шагу! — хвастается такая мать своим подругам. — Куда я — туда и он. Вот даже в уборную зайду, а он уже: «Мама! Где ты?» А я… я вообще без него не живу. Отвезу в субботу к бабушке, а сама на стенки лезу. Вся жизнь в нем…

Казалось бы, так трогательно: ребенок не может без матери, мать обожает ребенка… Но что–то невольно настораживает. Пока лишь на уровне лексики: «Я без него не живу… на стенку лезу… В с я жизнь в нем…»

Вам не кажется, что эти выражения гораздо более уместны в устах пылкой, страстной любовницы, а вовсе не любящей матери?

Приглядевшись повнимательней, почти всегда убеждаешься в неслучайности своего первого впечатления. Женщины бывают самые разные, да и дети далеко не всегда хрупкие и ангелоподобные (встречаются, наоборот, крепкие, грубоватые «маленькие мужички»). Общее тут одно: несчастливая женская судьба. И совсем необязательно, чтобы женщина была одинокой. Бывают и замужние. Такие ищут и обретают в ребенке то, чего им не хватает в мужчине. Кто–то — тонкую и понимающую душу, а кто–то — да–да, не удивляйтесь! — деспотичную мужскую власть. Второе, между прочим, встречается даже чаще, чем первое. И виновата в этом пресловутая женская эмансипация. Боролись за то, чтобы мужчина не бил, — не бьет. Требовали, чтобы помогал по хозяйству, разделял домашние обязанности, — помогает, делит. Мечтали, чтобы советовался — советуется. И не просто советуется, а перекладывает на вас ответственность за принятые решения! А с ним вздумаешь посоветоваться, говорит: «Не знаю. Делай, как хочешь».

В начале нашей психотерапевтической работы, в самой первой группе, был мальчик Андрюша. Несмотря на свою выраженную славянскую внешность, он напоминал восточного падишаха. А его мама — гаремную рабыню. Разве что в ладоши он не хлопал, чтобы ее вызвать. Впрочем, это и не требовалось: она и так всегда была рядом. И хоть он еле доставал ей до плеча, было полное впечатление, что она заглядывает ему в глаза снизу. И чем наглее, чем грубее Андрюша с ней разговаривал, тем ярче сверкали эти воздетые к нему глаза. На Андрюшину маму было даже как–то неловко смотреть, потому что на ее лице временами мелькало неуместное сладострастие.

Мы долго не решались поговорить с ней, но в конце концов решились. Больше всего нас потрясла ее простодушная откровенность.

— Да–да, — радостно закивала она в ответ на наше замечание, что Андрюша повелевает ею, как взрослый мужчина. — Это вы точно подметили! Вот именно, «как взрослый мужчина»!.. Не то что муж! Муж у меня тряпка, слюнтяй… вообще не мужик! — добавила она со вздохом.

Теперь, повидав множество таких Андрюш и мам, мы можем чуть ли не с первого взгляда определить вид отношений между матерью и сыном, который Фрейд называл «Эдипов комплекс». Греческий царь Эдип, по преданию, убил своего отца и женился на матери. Говоря об Эдиповом комплексе, Фрейд, как вы понимаете, не имел в виду реальный брак сына с матерью. Речь шла о бессознательном, подавленном взаимном влечении, которое принимало форму «психологического брака».

Сексуальная природа этого влечения не вызывает сомнений, хотя сами матери этого почти никогда не осознают.

Вот как говорила о своем четырехлетнем сыне молодая, цветущая женщина, расставшаяся с мужем еще до рождения ребенка:

— Мой Павлик так целует меня… ну прямо по–настоящему… И в губы, и в глаза, и руки обцеловывает. «Мама, — говорит, — какая ты красивая! Как я тебя обожаю! Какая у тебя кожа!.. Представляете?»

И от одного упоминания о сыновних поцелуях она делалась пунцовой.

А другая мама, легкомысленно хихикая, рассказывала, что ее пятилетний Денис зовет папу в свою комнату и уговаривает:

— Папочка, ложись в мою постельку. Я тебе уже постелил, сейчас тебя одеяльцем укрою. У меня тут мягко, тепло. А я сегодня буду спать на твоем месте, с мамочкой.

— Да ладно вам страху–то нагонять! — поморщится кто–то из читателей. — Испокон веку малыши засыпали под боком у матери — и ничего!

Но ведь любой взрослый человек прекрасно ощущает разницу между объятием дружеским и объятием страстным, между поцелуем чувственным и родственным и т.п. Точно так же и мать должна чувствовать, что исходит от ее бока: успокоительное тепло или горячащий детскую кровь жар.

Во втором случае дело иногда принимает уже не юмористический оборот.

Мама Саши Б. пожаловалась нам, что ревность сына мешает ее интимным отношениям с мужем. Стоит ей зайти ночью к мужу в спальню (она, разумеется, спала в одной комнате с сыном, хотя тому было уже восемь лет), как Саша моментально просыпается и истошно орет: «Мама, ты куда?» Интересно, что если она вставала в туалет или попить воды, Сашу это не тревожило и он продолжал спать, как убитый.

Кстати, эта мама тоже не видела в сложившейся ситуации ничего страшного. Она только поражалась уникальной интуиции своего ребенка.

Кажется, примеров получилось достаточно, и все же позволим себе привести еще один.

Сверхзастенчивый Слава С., едва получив возможность спрятаться за ширмой и разыграть в куклах свои ссоры с мамой, моментально вошел в раж. И показал такое, что у присутствующих похолодели спины. Они с мамой не просто ссорились. Это были душераздирающие сцены любовных скандалов с угрозами и обвинениями, рыданиями и битьем по лицу. Мама кричала:

— Уходи! Ты мне не нужен! Лучше я буду одна!

Слава бежал на кухню, хватал огромный хлебный нож, заносил над собой и вопил:

— Прощай! Я ухожу из жизни!

И во всем этом был такой сексуальный привкус, что присутствующим становилось неловко, словно перед ними были не наивные тряпичные куклы, а живые люди в момент любовного экстаза.

В другие же минуты этот двенадцатилетний мальчик был тише воды ниже травы и сидел всегда рядом с мамой, хотя другие дети рассаживались вокруг стола отдельно от родителей и всячески стремились продемонстрировать свою независимость.

Мама, ссылаясь на его чрезвычайно хрупкое здоровье, перевела Славу на домашнее обучение. Друзей у него не было. Каждая робкая попытка Славы сблизиться с кем–то из нашей группы встречалась мамой настороженно. Она старалась ни на минуту не упускать Славу из виду и зорко следила, не «подавляет» ли его новый приятель.

Во время одной из бесед Славина мама призналась, что она сама провоцирует множество скандалов. И, быть может, потому, что, когда она была ребенком, все ее игры с отцом непременно заканчивались бурными сценами, слезами и побоями. То есть она переняла стереотип отношений с отцом и перенесла его на ребенка.

Кстати, когда что–то похожее на описанное нами происходит между девочкой и отцом, то в психоанализе это называется «комплексом Электры». С такими случаями мы тоже сталкивались.

Правда, разбирая подобные отношения, Фрейд отводил в них ведущую роль ребенку, причем ребенку особого, невротического склада. По его мнению, это было связано с «ранней сексуальной травмой», с тем, что когда–то, в самом нежном возрасте, человек стал свидетелем интимных отношений родителей, и это, запечатлевшись в подсознании, исказило его мировосприятие, в частности — сферу влечений.

Отважимся заявить, что у нас вызывают сомнение два момента: во–первых, обязательное наличие ранней сексуальной травмы и, во–вторых, то, что ведущая роль в «психологическом браке» принадлежит ребенку.

Причем если первое проверить практически невозможно, то второе — «кто виноват?» — мы видели своими глазами, и неоднократно. Этот стиль отношений (как, впрочем, и любой другой), безусловно, задают родители. Другое дело, что они «ничего такого» не имеют в виду. Обоснования звучат, на первый взгляд, благородно: хочется, чтобы ребенок поскорее стал другом, собеседником, опорой.

— Он абсолютно все понимает. И я ему все–все рассказываю. Как взрослому! Это мать о сыне. А вот отец о дочери:

— Она чуть что — не к матери, а ко мне. Меня прямо боготворит. Я с работы прихожу — она ко мне летит со всех ног. Виснет на шее, с колен не слезает, руки целует… Отец для нее все!

А иногда (как в случае со Славиной мамой) родители, даже понимая, что их взаимоотношения с ребенком больше напоминают любовный роман, вполне этим довольны. Во всяком случае, польщены.

А действительно, можно спросить, в чем криминал? Ведь это же не реальный брак, не кровосмешение или, по–научному выражаясь, инцест. А психология. Ничего страшного!

Но те, кто так думает, глубоко заблуждаются. Страшного тут достаточно. Это и неизбежные в таких случаях невротические искажения личности, и досрочное пробуждение сексуальности, и огромные, иногда непреодолимые затруднения в выборе пары в будущем.

А уж если говорить совсем серьезно, то у мальчика, состоящего в «психологическом браке» с матерью, нередко развиваются гомосексуальные наклонности. (Очередной парадокс: мать хочет слишком рано видеть в ребенке — мужчину, а в результате мужчина вырастает капризным, переутонченным, женственным. Настолько женственным, что играет роль женщины в гомосексуальной паре.)

Пытаясь обрести в мальчике опору, его мать грубо нарушает иерархический стереотип «взрослый–ребенок». Служа опорой матери, он сам фактически утрачивает точку опоры и, как следствие, теряет психическое равновесие.

Помните цитату, с которой мы начали наш разговор? Так вот, разыгравшийся «бес материнской любви» действительно разрушает. Разрушает душу ребенка.